Мушкетеры - Страница 47

Тарасюк подошел к окну и раскрыл его. Оттуда раздался громоподобный треск отъезжающего мотоцикла.

— Современный интеллигент, — с одобрением сказал Тарасюк. — Вот собака, глушители снял!

Дороги к Шайтановой пади не было, и весь путь — двадцать восемь километров — мушкетеры проделали пешком. После чего, удостоверившись в полном отсутствии таинственных явлений природы или цивилизации в уютной ложбинке между тремя сопками, Тарасюк присел на розоватый валун и зло пнул его изрядно стоптанным каблуком:

— Шах и мат! Если только твой знак — не то, что находится подо мной…

Белов критически сощурился.

— Если бы вот так, вместе с твоей фигурой, можно было бы призадуматься. А без неё… Доставай колбасу! — и поплёлся к бегущему шагах в десяти ручейку за водой.

Тарасюк захватил ртом край принесенного Матвеем котелка и начал запрокидывать его над головой. Слышалось только глуховатое бульканье. Григорий поставил котелок, отёр губы и сказал:

— Ещё.

Матвей снова отправился к ручейку.

От второго котелка ему тоже ничего не досталось, от третьего — самая чуточка.

Матвей аккуратно сполоснул край помятого алюминиевого сосуда, проделавшего с Григорием не одну тысячу километров, и напился. На донышке ещё осталось немножко воды.

Тарасюк скептически хмыкнул и не глядя допил остаток.

После хлеба с колбасой и воды из ручейка надо было укладываться на захваченные с собой гостиничные одеяла и спать. Ибо, как справедливо уверял Григорий накануне, требуя, чтобы выход в Шайтанову падь был назначен не позже чем на половину четвёртого ночи, сделать пятьдесят шесть километров за одни сутки — задача, непосильная даже для Портоса. Особенно если прибавить к первым двадцати восьми километрам ещё добрый десяток, нахоженный по пади и не очень приспособленным для пеших прогулок склонам окрестных сопок.

К счастью для мушкетеров, ночью дождя не было. Тарасюк проснулся в половине восьмого, достал карманный томик стихов Гейне и, не вставая, читал до половины девятого. Только после этого он растолкал спавшего без задних ног Матвея.

В гостиницу вернулись, когда на улицах давно горели фонари.

Дежурная, выдавая ключ от комнаты, сообщила, что товарищей учёных искал один молодой — рыжий, и один пожилой товарищ. Сказали, завтра зайдут ещё.

Тарасюк согласно кивнул. Раз зайдут ещё, чего же расспрашивать? Матвей, который от усталости не мог раскрыть рта, поплёлся на второй этаж в номер.

Тарасюк, как всегда, проснулся в половине восьмого. В дверь деликатно стучали. Матвей сидел на кровати, шептал: «Сейчас, сейчас…» — и, не попадая ногами в туфли, пытался надеть задом наперед штаны.

Со скоростью фокусника Тарасюк натянул на себя ковбойку, прыгнул в брюки, рванулся к двери и распахнул её.

Слегка подталкиваемый в спину рыжеволосым ответственным секретарем, в номер протиснулся необъятной ширины, могучий мужчина неопределённого возраста (может, пятьдесят, а может, и все семьдесят), с благодушнейшей иссиня-багровой физиономией, такого же цвета носом, толстыми губами и ясными голубыми глазками. Под мышкой мужчина держал небольшой свёрток.

Он снял круглую бархатную тюбетейку, обнажив объемистый, без единого волоска, коричневый от загара череп, положил свёрток на стул и, протянув Тарасюку широкопалую лапищу, представился:

— Бывший священник храма Святого Дамиана отец Арсентий, а ныне пенсионер Митрофанов Арсентий Фомич…

Потом, тяжело сопя, подошёл к Матвею, пожал ему руку, возвратился на прежнее место, бочком сел на стул возле своего свёртка и вопросительно посмотрел снизу вверх на сопровождающего.

Ответственный секретарь, внимательно и серьёзно наблюдавший с порога за передвижениями подопечного, подсел к столу, вынул из кармана большой клеёнчатый блокнот, развернул его на исписанной до половины странице, положил на неё авторучку и коротко распорядился:

— Поехали!

Бывший отец Арсентий скрипнул стулом, кашлянул в квадратный кулак и, полностью понимая торжественность момента, рокочущим басом возгласил:

— А было то в зиму одна тысяча девятьсот двадцать…

Отличнейшие сани, прикрытые медвежьей шкурой, занесло на повороте, отчего сам повелитель всея Темирбашской тайги его благородие штаб-ротмистр Выгузов, продолжая двигаться, согласно законам механики, по инерции, вылетел из саней и, чуть не врезавшись в здоровенный кедр, зарылся по пояс (считая от шапки) в сугроб.

Это происшествие несколько задержало штаб-ротмистра, и в рудник он прибыл позднее, чем рассчитывал.

Здоровенную глыбу совсем белого металла уже почти освободили от скорлупы медного колчедана, и теперь темирбашские мужики, согнанные выгузовскими бандитами на рудник «для отбытия повинности отечеству», не без интереса рассматривали находку.

Едва издали раздался зычный крик «р-р-р-рразойдись», как возле блестящей глыбы сразу стало пусто. Повелитель Темирбашской тайги подъехал к чуду, стащил с руки меховую варежку и, достав из-под шубы лорнет, вперил взор в диковинный самородок. Серебро? Платина?

О самородках подобного вида штаб-ротмистр никогда не слыхал. Остроконечная блестящая штуковина, повыше человека ростом, с прямыми, сходящимися наверху гранями…

Выгузов выпростал из-под медвежьей шкуры ногу и турнул возницу в спину. Сани послушно сдвинулись вперёд и подъехали вплотную. Штаб-ротмистр наклонился с лорнетом к странному самородку, чтобы получше разглядеть его… И вдруг ручка лорнета рванулась у него из пальцев, и всё оптическое сооружение, единственное на четыреста верст в округе, пристало к блестящей штуковине.