— Нет, но…
— Само по себе, нет! — вмешался Тарасюк. — Но если бы удалось доказать, что саммилиты появились сто тысяч лет назад и что именно этим временем датируется какой-нибудь исторический памятник, то…
— Погодите! — Академик успокаивающе постучал по столу карандашом. — Исторический памятник давностью сто тысяч лет — это фантазия.
— А пятьдесят тысяч? — запальчиво спросил Тарасюк. — А двадцать пять?
— Двадцать пять, пожалуй, тоже многовато.
— Ну конечно, — усмехнулся Тарасюк. — Дудников прав — Венеру Милосскую изваяли вчерашние питекантропы. Человеческая цивилизация возникла десять тысяч лет назад… А по-моему, единственное доказательство крайней близости человека к питекантропу — это существование самого Дуд…
Бронзовая шпага часовой стрелки старинных, похожих на башню часов воткнулась в цифру «6». За окном под луной чуть поблёскивал снег.
Академик, Матвей и Тарасюк рассматривали расстеленную на письменном столе карту Ближнего Востока.
Бас Тарасюка звучал теперь очень спокойно.
— Десятки находок за последние годы сделаны в слоях, которые невозможно датировать с маломальской точностью обычными методами. То, что делает Белов, исследуя свои саммилиты, нужно нам, археологам, как воздух… А самое главное — лотерея-то беспроигрышная! Если даже космос тут ни при чём, если мы не найдем никаких следов древних астронавтов… Определить точный возраст всех памятников — разве этого мало?
Академик оторвался от карты и придвинул к себе бумаги, лежавшие перед Тарасюком и Беловым.
Наступило молчание. Только изредка поскрипывал толстый красный карандаш в руках академика.
— Шансов мало, — сказал он наконец. — Для самого главного шансов ничтожно мало. Один на миллион.
— Но единица — это не нуль, — осторожно заметил Матвей.
— Безусловно!
Академик поднялся из-за стола, сделал несколько шагов по комнате и остановился перед Беловым.
— Не люблю громких фраз, но единица, о которой мы сейчас говорим, — это универсальность жизни. Всемогущество разума. Доказанные не логикой, а опытом!
Он опустился в своё кресло и размашисто провёл на одном из листков жирную красную черту.
— Подведем итоги. В принципе соглашаюсь. Ваше название, Гриша, пока придётся отставить. Не будем дразнить гусей. «Сектор палеоастронавтики… Палеоастронавтика…» Надо проще! Ну, скажем, «Сектор физических методов исследования доисторических памятников». Не возражаете? Кстати, о гусях. Я непременно назначу к вам кого-нибудь из тех, кто умеет остужать горячие головы до нормальной температуры! К среде подготовьте соображения о программе работы сектора.
Первым пунктом в плане, принятом после долгих обсуждений учёным советом института, значилось: «Изучение Хирбетской пирамиды с целью установления времени сооружения памятника».
Григорий Тарасюк не испытывал ровно никакого удовольствия от полёта на самолёте. Разумеется, он признавал его преимущества в скорости и потому пользовался авиацией почти во всех случаях, когда ему нужно было преодолеть пространство, превышающее несколько сот километров. Но признание преимуществ ещё не означает любви.
Если же говорить о любви, то больше всего на свете Тарасюк любил ходить пешком — во-первых, всё видно как следует, во-вторых, где захотел, там остановился.
Уже езда на поезде была для него сплошным огорчением — так хочется выскочить у какого-нибудь удивительного кургана или подозрительно блеснувшей осыпи в горах. Но вагон мчится мимо, мимо, мимо — видит око, да зуб неймёт.
А о самолёте что говорить. Тут даже око видит главным образом непроницаемый белый ковёр облаков, закрывающий всё, что есть интересного на земле.
Тарасюк посмотрел в круглый иллюминатор. В похожей на снежную пустыню верхней кромке облаков не было ни единого окна.
Тяжело вздохнув, Григорий снова принялся за иностранные журналы. В последнем аэропорту он радикально обновил их запас и теперь почти в каждом обнаруживал новые высказывания по поводу «странной», «бессмысленной», «сенсационной», «поражающей», «возмутительной», «антинаучной», «легкомысленной», «бьющей на эффект», «бредовой» и т. д. и т. п. гипотезы русского астронома Белова, на днях опубликованной в московской газете.
Вот и на первой странице парижского «Пти» пляшущие оранжевые буквы возвещали:
«БЕЛОВ ОШИБАЕТСЯ — ОНИ ПРИЗЕМЛИЛИСЬ НА ОЛИМПЕ!
Оказывается, ничто так не волнует науку, как десяток булыжников, подобранных в середине прошлого века в Аравийской пустыне. По мнению доселе никому не известного русского учёного Белова, эти камни оставлены гостями из космоса ещё в те времена, когда наши предки имели обыкновение спать на деревьях.
В ослепительном свете идей господина Белова становится совершенно ясным, что космические путешественники не могли ограничиться булыжниками в пустыне, а совершили на Земле ещё немало величественных деяний.
Спешим поделиться с нашими читателями последними открытиями в этой области. Мы убеждены, что беловская компания в конце концов осела на горе Олимп в Греции. Каждому, кто знаком с древнегреческой литературой, известно, что существа, населявшие Олимп, обладали техникой, какая нам — в двадцатом веке — и не снится. Они преспокойно летали по воздуху безо всяких воздушных шаров, самолётов и ракет, превращались по малейшему желанию в любое животное, а один из них даже умел пускать молнии, чему современные люди ещё не научились.